Я уделял очень много внимания своим сотрудникам, я считал, что они должны быть убеждены, что я всегда готов им помочь, если это потребуется, и готов встать на их сторону в случае, если их спровоцировали на конфликт. Но всё-таки, работа с сотрудниками проводилась ради того, чтобы они могли на максимально высоком уровне работать с пациентами. Было очень важно, чтобы сотрудники диспансера понимали, что особенности личности пациента в психозе (а тем более при расстройствах у зрелой личности) играет не меньшую роль, чем у здоровых. Это касается, в частности, того, что при одинаковых психических расстройствах некоторые пациенты могут совершать общественно опасные действия, а некоторые к этому абсолютно неспособны. Много раз и на огромном материале я убеждался, что если человек не в состоянии совершить убийство будучи здоровым, он не совершит его и в состоянии психоза. Общественно опасные действия душевно больных не называют преступлением, поскольку они не в состоянии руководить своими действиями и понимать их последствия. Но если душевно больной совершил убийство, то убитый не воскресает из-за того, что действие больного не может называться преступлением.
Митя
Я понимал, что его нужно срочно госпитализировать, по крайней мере до выхода из острого состояния, в котором он был опасен для своей жены. По тогдашним законам я имел право это сделать, если потом в течение 24 ч получал санкцию прокурора. Трудность была в том, каким образом привести его в стационар без насилия. Насилие нарушило бы наши тёплые отношения. Я сказал «Видишь, Мить, я думаю, что это вопрос сложный. Надо тщательно обсудить. Тут неудобно, народу много. Поедем в мой кабинет в стационаре, там тихо, спокойно, и мы во всём разберёмся». Он согласился без малейшего колебания. Мы сели в мою служебную машину. Я не думал, что он будет выскакивать из машины на ходу, хотя с ним раньше такие вещи водились, но только если он имел дело не со мной, а с другими людьми. Я боялся только того, что когда мы доедем до стационара, он не захочет войти в помещение. По дороге мы уже мирно беседовали, он объяснял мне, в каком трудном положении оказался. Я говорил ему, что если это действительно это так, то мы из этого трудного положения выйдем, и если потребуется, действительно обратимся в органы государственной безопасности. Я говорил, что, может быть, положение не такое уж трудное, и что к фактам добавлялись плоды его буйного воображения. На этой ноте мы подъехали к зданию стационара. И тут я нашёл выход из положения. Был дождь, потом ударил мороз, земля покрылась коркой гололёда. И я сказал ему:
- Мить, скользко очень, как бы мне не упасть. Поддержи меня.
Он очень бережно взял меня за локоть и, уже не думая о своих делах, а тщательно осматривая дорогу, он довёл меня до входа в стационар, а уже в стационаре до моего кабинета, хотя внутри здания проблема гололёда исчезла. Мы ещё немного поговорили о его проблемах, а потом я сказал: «Знаешь Митя, ты изнервничался, издёргался. Тебе сейчас трудно принимать правильные решения. Я думаю, тебе надо остаться здесь. Ты сможешь принимать успокоительные средства, если согласишься на это. А я буду каждый день с тобой беседовать. А ситуация, если она такая серьёзная, за неделю две никуда не денется».
Митя подумал и сказал:
- Только ради вас, Феликс Борисович, действительно мне будет приятно каждый день иметь возможность с Вами разговаривать.
- А драться больше не будешь?
И он смущёно сказал:
- Да я же не дрался, Феликс Борисович. Просто мне казалось, что мне нужно пойти к той двери, а вы стояли на моей дороге.
- Ну что ж, не пошёл ты к той двери.
- Нет, не пошёл.
- И что, стало от этого плохо?
- Да нет, это не было так уж существенно. Вы не обижайтесь, Феликс Борисович, бывает так, когда разойдёшься. Ну, случайно махнёшь рукой. А обидеть я вас не хотел, мне с вами всегда хорошо.
Митя был искренен, и хотя вероятность этого была ничтожно мала, за полвека психиатрической работы в отношении меня ни разу не было совершено физического воздействия (за исключением единичного удара ногой, нанесенного мне пациентом в состоянии катотонического психомоторного возбуждения).
По счастью. В это время уже существовали первые психотропные средства (когда я начинал работать с Митей их не было ещё и в помине) и вывести человека из острого состояния не было такой уж трудной задачей. Но я всегда считал, что применением психотропных средств дело не может ограничиться, и мы ежедневно проводили длинные задушевные беседы. Потом он сказал мне: «Мне, пожалуй, пора уходить, хотя жалко с Вами расставаться». Я тоже считал, что его можно отпустить, при условии, что он будет приходить, чтобы завершить курс инъекций. И как всегда, будучи человеком тщательным и дотошным, он ни одной инъекции не пропустил.
Его бред больше не проявлялся. Но я не сомневался в том, что после такого краткого курса терапии бред никуда не исчез, он просто был заперт в отдаленном уголке мозга, в капсуле повседневного поведения («инкапсулированный бред»). Я больше не сталкивался с необходимостью вмешиваться в его судьбу, но через несколько лет уже в Москве я узнал, что он написал большое заявление в органы государственной безопасности, и потом уехал из города, чтобы не было соблазна поднять на жену руку.
Из всех вариантов Митиного поведения, который я наблюдал или обсуждал с ним, не было ни одного, который предполагал бы поведение грубо агрессивное, и, тем более, поведение, которое было бы направлено на организацию убийства. Это не было особенностью течения заболевания. Личность этого пациента, когда он был здоров, отвергала всякое грубое насилие, и осталась такой же при возникновении психического заболевания.
В следующий раз я расскажу о некоторых других моих пациентах.
после 1927 года в СССР дореволюционная церковь разделилась. часть приняла советские условия "легализации", за которые пришлось заплатить совершенно недопустимым по уровню вмешательством безбожных властей во внутреннюю жизнь. другая часть предпочла остаться на нелегальном положении. она сохранилась, несмотря на жестокие преследования, до 1990 года, когда окончательно прекратились преследования; это так наз. Катакомбная церковь. также независимая церковная организация сохранилась в эмиграции -- Русская Зарубежная церковь. Катакомбная и Зарубежная церковь, по возможности, действовали вместе уже с 1970-х годов. в 1990-е годы всё активизировалось, но не только одно хорошее, а и плохое. в Моск. патриархии изменений к лучшему, на которые надеялись после падения безбожной власти, не произошли, а произошли, скорее, обратные изменения. в результате, в Зарубежной церкви прошел ряд расколов, бОльшая ее часть была поглощена Моск. патриархией в 2007 году.
я принадлежу к той самой Катакомбной церкви, объединенной с остатками Зарубежной церкви. в нашей среде царит, к сожалению, большой организационный хаос, но все-таки мы не отступаем от самой православной веры. вот именно это и важно: если ты верующий, то тебе важна не "традиционная религия", "русский клуб" и тому подобное, а только истинная вера -- та самая, которая в Евангелии, и которую проповедовали апостолы и потом святые отцы.
аналогичная картина сложилась теперь во всем мире. во всех странах есть церкви так называемого "мирового православия" -- большинства, и нашего истинного православия (такое самоназвание возникло еще в 1920-е годы независимо в России и в Греции на фоне тогдашних церковных расколов).
Мне очень приятно, что Вы отозвались. А что касается психотерапии, то меня интересовало Ваше мнение по поводу полезности и понятности этого текста.
Я действительно пропустил как-то комментарий, рассказывающий о различных церковных течениях. То, что бывшая Катакомбная церковь, которая объединилась с той частью Зарубежной церкви, которая не пошла под руку Московской патриархии, стала называть себя Истинно православной церковью, весьма интересно. Хотя термин возник еще в 20-е годы, я его слышу впервые.
Надеюсь, что Вы выберете время объявляться чаще.
С глубоким уважением,
искренне Ваш,
Ф.Березин
Ja opjat' v poezdke, no chitaju vsjo, chto Vy pishete.
Spasibo Vam!
Мне хотелось бы время от времени получать отклики. Когда я говорил о психотерапии, я имел в виду Ваше мнение о том, стоило ли говорить об этом значительно подробнее, чем я это делал обычно, было ли это полезно и не слишком ли затянуло цикл.
С глубоким уважением,
искренне ваш,
Ф.Березин
К сожалению, аудитория моих читателей немонолитна, и вряд ли такую аудиторию можно назвать целевой. Поэтому мне было бы интересно Ваше личное мнение, основанное на Вашем огромном опыте и хорошем знании людей.
С глубоким уважением
искренне Ваш
Ф.Березин
у меня нет хорошего знания людей, в чем я очень часто убеждаюсь (есть знания только весьма узкие), а, судя по комментариям в Вашем журнале, Ваша аудитория шире моей компетенции: многих Ваших читателей я совсем не понимаю. Поэтому будет лучше, если Вы будете доверять собственной интуиции.
Доверять собственной интуиции можно только в том случае, если считать, что она - глас Всевышнего. К сожалению, я в этом не уверен.
С глубоким уважением,
искренне Ваш
Ф.Березин