Божественную справедливость пациентка Ирина начала искать, когда вышла из храма после службы во время одного из праздников. Меня она видела один раз, когда я выходил из фельдшерского училища, и ей сказали кто я. С тех пор она не вспоминала обо мне и не интересовалась мною, но выйдя из храма она поняла, что ей надо идти ко мне. Маленький город, где кто живёт известно. Ирина позвонила ко мне в дверь, а когда я ей в дверь открыл, сказала: "Прогони эту Зинку, теперь я буду твоя жена". Я сказал: "Это сложный вопрос, и сложные вопросы я не обсуждаю у себя дома, но я могу вызвать машину, мы поедем в диспансер и в моём кабинете продолжим этот разговор". Она не возражала. Был ещё ранний вечер, я позвонил своему водителю Шамсуды с просьбой взять машину из гаража и подъехать ко мне. В диспансере мне практически не пришлось говорить. Я выслушал развитые взгляды Ирины на теорию божественных перевоплощений и сказал, что после напряжения, которого требует изложение мистических данных, ей следует остаться в диспансере и хорошо отдохнуть.
Ирина презрительно отвергла сделанные ей назначения. «О чём ты говоришь? – твердила она своему лечащему врачу, - Ведь здесь же сам Березин стоит. Он – Бог, я – Богиня, а ты кто?» Эти фразы повторялись из раза в раз, коротко, не развивая тему. Её идеи величия получили некоторое развитие, только когда пациентка дополнила свой божественный статус утверждением: «Не знаю, сколько мне потребуется времени, но божественный судья создаст для всех истинную картину мира. Эта картина возможна только здесь, в диспансере. Теперь не нужно никаких действий. Нужно только не прозевать момент, когда и персонал и пациенты поймут, что наконец достигнута божественная справедливость. Я слышала, что отдельные элементы такой справедливости Березин упоминал, беседуя с некоторыми другими пациентами, и они сообщали мне, что о возникновении в ближайшее время божественной справедливости им стало известно из достоверного источника». Ожидая наступления божественной справедливости, Ирина начала без протеста и возражений принимать нейролептический препарат, от которого раньше категорического отказывалась.
Я не помню, говорил ли я о том, что отношение ко мне пациентов было либо определённо положительным, даже если они категорически не соглашались с моей оценкой тех представлений, которые определяли их поведение, как, например, в ситуации с Митей. Реже отмечалась двойная ориентировка, когда, несмотря на то, что тот или иной пациент мог допускать возможность антисоциальных действий с моей стороны, пациенты не сомневались в том, что внутри диспансера я буду вести себя справедливо, а по отношению к ним лично – доброжелательно (как в примере с Сашей). Либо положительно отношение ко мне сочеталось с представлением о том, что я работаю над устранением нависающих над пациентом угроз и что я в состоянии их устранить, быть может, мне на это нужно больше времени. Я не рассматриваю такое отношение пациентов как случайность или удачу, я был убеждён, что только лекарство не может полностью вернуть человека в общечеловеческую реальность. Для этого нужно было обсуждать с ним его представления, его аргументы, естественно, в сочетании с психофармакологической терапией до тех пор, пока его представления о себе, о своём положении, о мире в целом не становилось полностью приемлемым для окружающих и удовлетворяющих его самого. В большинстве случаев оказывалось, что чем выше интеллект человека и чем более развита его эрудиция, тем легче нам создать совместную концепцию, которая обеспечивала бы возможность общих представлений и взаимно благожелательных отношений. Если интеллект, способности, кругозор человека это позволяли, то в эти беседы могли вводиться ранее ему не известные, но понятные данные, изменяющие систему его взглядов. Очевидно, что речь шла о определённой разновидности психотерапии в сочетании с подбором адекватных психотропных средств, причём, чем дальше продвигалась психотерапевтическая работа, тем меньше становились дозы психотропных препаратов, достаточные для получения желаемого эффекта.
